Загрузка ...
Первая, вторая, третья, четвертая, пятая части.
Плакать я тут научилась строго по расписанию и хожу для этого на старинное кладбище. Красиво, тихо, никто из живых тебя не видит, а мертвым, возможно, даже в кайф послушать какие-то новости. Перечитываю весточки с передовой и сообщения из моего родного, ежедневно обстреливаемого города, выплакиваюсь до опустошения, прихожу в себя, мчу дальше… Исключительно по понедельникам и четвергам, между работой в библиотеке и фееричным исполнением роли сотрудницы кафе.
Но сейчас все иначе. Письмо потенциального издателя превратило броню моей дисциплины в хрупкое месиво, разорвало его на осколки, вонзило их мне в сердце и крутит там с маниакальным упорством, не желая ни забываться, ни прекращать болеть. График плача, соответственно, покатился куда подальше, и я, скрывая глаза от участливых прохожих, плюнув на все дела, неровной нервной походкой рванула к спасительному замогильному уединению.
Место тут, кстати, абсолютно волшебное. Покосившиеся надгробия с почти стершимися линиями гербов чередуются с прекрасно сохранившимися плитами, расписанными мелким бисером вполне читаемых букв. Встречаются могилы середины XIX столетия, самые новые — начала XX. А свежих нет совсем. При этом все дорожки убраны, калитки смазаны, забор покрашен и даже дом смотрительницы стоит у кованых ворот.
Я ее видела однажды и, чтобы оправдаться за вторжение, вступила в разговор:
— Прекрасно, — начала, — что у вас кладбище посередине города. Можно зайти в любой момент, отдохнуть в тени…
— Прекрасно, — то ли согласилась, то ли наоборот смотрительница, зловеще улыбнувшись, — что у нас город вокруг кладбища. И магазины рядом, и детям в школу недалеко.
Про детей, между прочим, она существенно преувеличила — не «недалеко», а прямо очень близко. Буквально — аллея с могилами без всяких ограждений плавно переходит в парковую зону Игорешиной primary school.
Раньше меня это удивляло. В хорошем смысле. Я даже поделилась с мамой Игорешиного друга, когда мы обе случайно пришли раньше и ждали, пока выведут детей.
— Восхищаюсь, — сказала, — здешним отношением к умершим. Никакого страха (а ведь кое-где любят спрятать кладбища подальше, будто их не существует), никакого культа (а ведь в мире есть и любители поставить могилу на видное место и поклоняться ей всей страной). У вас все с этим хорошо: смерть — естественное завершение жизни, усопшие — естественная ее часть. При этом важная и уважаемая часть, которую не прячут от детей, но и не считают чем-то запредельным, обязывающим переходить на шепот. Это мне очень по душе… Хотя, признаюсь, то, что школа наша находится вплотную к кладбищу, меня сперва изрядно впечатлило. Потом я вдумалась: красивая какая философия.
— Никакой философии, просто так складывается, — улыбнулись мне в ответ. — Где церковь, там и школа. Но ведь где церковь — там и кладбище. Вот и выходит, что оно все рядом. Ничего удивительного. И отношение к умершим у нас, поверьте, самое обычное…
Сидели мы при этом на скамейке с выгравированными датами рождения и смерти (нет, не скамейки, а усопшего, в честь которого — и во благо горожан — эта скамейка была сооружена). Так что про «обычное отношение» можно было поспорить. Но я не стала почему-то. Кажется, время забирать Игоря из школы как раз пришло.
Ах да, про время. Тут нужно объяснить, с чего вообще я вдруг решила тренировать режим отложенного старта для плача и любых других моральных срывов.
В первый раз со мной случилась откровенная истерика еще в Бельгии, где мы с детьми ждали английские визы. Я узнала о гибели близкого друга (он развозил продукты и медикаменты в Харькове, погиб как герой, я писала про это тут раньше) и взревела белугой.
— Мама! — прошептал тогда мой пятилетний Игорь. — Не плачь, пожалуйста. Ты, когда так хрипишь, делаешься страшнее войны.
Стало ясно, что рыдать при младшем я больше не буду (глупо же увозить его от войны и самой для него становиться ее страшнее). Да и нервы старшего, наверное, нужно пощадить. Так слезы дома стали под запретом.
Второй раз я прилюдно рыдала на работе в своем кафе. При совершенно невинных, кстати, обстоятельствах: к нам заехала после тренировки компания триатлонистов (сейчас я уже знаю, что это постоянные субботние посетители и они очень клевые). Обсуждали между собой бег, велики, кто на каком марафоне планирует стартовать в этом году. И тут меня накрыло. Точно так же, совсем недавно, мы с моими любимыми сокомандниками по беговому клубу сидели в Харькове в парке имени Горького после субботнего длинного забега и тоже планировали что-то, обсмеивали друг друга с головы до ног, подбадривали… Сейчас часть команды — на передовой, часть без сна и отдыха волонтерит по тылам, парк сильно изувечен бомбардировками, все планы разрушены в хлам, все «обсмеяшки» кончились… А тут у людей — нормальная жизнь. Продолжается, будто бы ничего не случилось, будто бы не летят вот прямо сейчас вражеские ракеты в мирные украинские дома. И хорошо, конечно, что тут мирная-нормальная, но почему у нас так больше быть не может?
Короче, пришлось мне быстро убегать в подсобку, заливать рыдающее лицо тоннами ледяной воды, искать на дне сумки новую улыбку и прочую косметику.
Вот после этого решила эмоции включать строго по расписанию. Живу себе, работаю (почти что «крокодилом в зоопарке»), делаю все что должна, а потом в специально отведенном месте и времени отдаюсь скопом всем своим несчастьям. Ну, то есть так хотелось бы… Но иногда — вот как сейчас, после упомянутого выше письма из издательства — я все же не справляюсь.
Наверное, вы меня уже ругаете. Заметили ведь — пишу о чем угодно, лишь бы оттянуть момент рассказа про то самое расстроившее и меня, и планы сообщение. Пока мне трудно не то что написать об этом, а даже мысленно собрать все это в связные небранные слова. Поэтому, вот, привожу цитату:
«Ира, здравствуйте. Нам посоветовали вас как автора, который может писать хорошие детские тексты. В сотрудничестве с врачами-реабилитологами и по их рекомендациям мы решили выпускать книги для деток, которые лишились конечностей. Что-то помогающее дальнейшей адаптации. Есть англоязычные аналоги, но без учета нашего менталитета. Раньше в Украине подобного никогда не было, ничего похожего не издавалось, поэтому сейчас такой литературы сильно не хватает…»
Вы вдумайтесь! XXI век, Европа, количество лишившихся конечностей детей уже такое, что нужна серия адаптационных книг…
Не знаю пока, как все это осознать. А вы? Вы понимаете, что делать?
