Загрузка ...
Выставка Дэвида Хокни в Фонде Louis Vuitton — это даже не горсть, а какой-то склад витаминов на все случаи жизни. Дело даже не цвете, которым всю жизнь славен великий англичанин. А в каком-то вирусе счастья, который он вывел в своем далеком и мрачноватом послевоенном детстве (маргарин по карточкам, скупой рацион, на ужин — брюква, мясо раз в месяц, по вечерам — радио, Боже храни Короля! Хокни еще застал Георга VI). От этого периода остался скромный портрет его отца в черном парадном костюме. Так бы он рисовал и дальше своих не гламурных соотечественников, если бы его не потянуло на другой континент, на другие широты, к другому солнцу и свету.
Калифорния. Вместо британского сарказма и иронии — американское благодушие. Вместо вечного сплина и тумана — вечное калифорнийское лето. Вместо грелок на ночь и чадящих каминов возлюбленного отечества — бирюзовые бассейны, загорелые парни и обожженные солнцем величественные каньоны. Все это воссияло у него на полотнах и заиграло новыми красками, новым светом. Где-то на другом континенте страдал и корчился, как от зубной боли, Фрэнсис Бэкон, топивший депрессию и бесчисленные зависимости в черных квадратах своих полотен. Протухали горы живого мяса на эпических картинах Люсьена Фрейда. А у Хокни – розовые рассветы, пурпурные закаты, чистейшие ливни, бесконечное цветение садов, сотни букетов, наивных и прелестных, словно сочиненных самой Элизой Дулиттл уже после того, как она повысила свою квалификацию у доктора Хиггинса и обзавелась, как и планировала, собственной цветочной лавкой.
На самом деле большинством из этих живописных «букетов» перебывали в больницах и хосписах, куда Хокни исправно приходил навещать своих друзей. Многие из них потом ушли в мир иной от СПИДа или других роковых болезней. И, наверное, последнее, что они видели, — это чудесные цветочные натюрморты-подарки от их дорогого друга Дэвида. Nature morte – дословно «мертвая природа». Но у Хокни она всегда живая. Ни один букет не повторяется. Ни один цветок не потерял своей свежести.
Как, впрочем, и портреты людей. Хокни поразительно схватывает внешнее сходство и состояние счастливой расслабленности. Он любит ловить эту мечтательную выжидательность взглядов и непринужденность поз. Подробно, со знанием дела рисует, кто в чем был одет. По его полотнам легко проследить, как меняется мода 60-х-70-х-80-х годов. Но еще легче проследить смену времен года, незаметную постепенность перехода от цветения к увяданию, от зарождения жизни к ее угасанию.
Все пейзажи Хокни — это философские притчи и поэмы. апример, дорога на Йорк, написанная им по просьбе его друга галериста Джонатана Сильвера. Когда тому диагностировали рак, они вместе с Дэвидом ездили на химеотерапию по этой дороге. Эти кровавые-красные крыши на звонком зеленом фоне. И серый асфальт пустой дороги, размеченной пополам. Кстати, именно Сильверу принадлежала идея вернуть Хокни обратно на Британские острова. Мол, хватит нежиться на пляжах Санта-Моники, пора поискать себе другие источники вдохновения.
Впрочем, тогда имелась и более весомая причина — тяжело заболела мать художника. Но вы никогда не догадаетесь по полотнам конца 90-х годов о его тайных драмах, печалях или крушениях, которых на самом деле тоже хватало с избытком … Хокни — отчаянный трудоголик, заядлый курильщик, страстный меломан и любитель классической оперы — никогда ни на что не жалуется, ни на что не сетует, даже на свою нынешнюю немощь и ветхость. Его жизнь может быть окрашена в черные тона, но искусство — никогда. Иногда он делает многозначительные заявления, которые становятся мемами или эффектными неоновыми инсталляциям. Одна из них красуется прямо на фасаде LV Foundation: «Do remember they can’t cancel the spring» («Запомни, они не смогут отменить весну»).
А на самой выставке на нескольких экранах одновременно вдруг вспыхивает уже по-французски: «Запомните! На Солнце и на Смерть нельзя смотреть бесконечно».
Поразительно, как художнику, сформировавшемуся под влиянием классиков-модернистов, прошедшему через все искушения поп-арта и постмодерна, отлично освоившему новейшие компьютерные технологии (с 2011 года Хокни не расстается с айпадом и предпочитает рисовать исключительно там), — как ему удалось сохранить лучезарность и безмятежность ребенка. Вся его нынешняя выставка — прямое опровержение известного изречения: «Если бы молодость знала, если бы старость могла».
Старость в лице Дэвида Хокни очень даже может. И эти необъятные композиции, и многофигурные композиции, и шпалерная развеска, покрывающая бесконечный метры LV плотным цветными ковром – все это наглядное тому подтверждение. Сам художник весело разъезжает в инвалидном кресле по экспозиции, как по своему саду в Нормандии. Пыхтит неизменным Кэмелом — пачка в день. На нем твидовая кепочка в клетку и фирменные очки в цветной круглой оправе, которые носил когда-то Гарольд Ллойд. Сам Хокни выбрал для себя имидж британского эксцентрика — немного фрик, немного профессор на пенсии, немного сельский житель.
«Мне почти 88, — признается художник — многие считают, что я давно должен был умереть – я много курю и не бросил эту привычку до сих пор. Но художника нельзя судить, пока он не закончил свою последнюю работу. Для меня идеальный день – это день, когда я пишу. Моя последняя мечта – дожить до моего дня рождения 9 июля и отпраздновать 88 лет».
Каждый день как подарок. И каждая картина как поздравительная открытка. Ниоткуда с любовью. Впрочем, почему «ниоткуда»? Адрес Хокни хорошо известен: Нормандия. Недалеко от деревеньки Беврон-ан-Ож, что в десяти милях к югу от Кабура, воспетого Марселем Прустом под именем Бальбек.
Собственно, и сам Дэвид Хокни — это современный Пруст в живописи. Последний летописец счастливых мгновений. Он их удерживает, он их множит, вступая в сложные отношения со всей историей искусства. Стены одной из галерей сплошь заклеены открытками и репродукциями классической живописи и скульптуры – то, что модные дизайнеры, называют словом «moodboard». И тут же вариации самого Хокни на темы его любимых Фра Анджелико, Сезанна, Пикассо.
И как долгожданный апофеоз – Оперный грот, где под музыку Моцарта, Стравинского, Верди, Вагнера, Малера, Бетховена и других великих композиторов с помощью аниматоров студии 59 Productions у нас перед глазами проплывают красочные видения. Прощание с Великой эпохой, срежиссированное Хокни как некий парад-алле. Все пройдет, отцветет, угаснет, а великая музыка останется. В это он истово и непреклонно верит. Хотя сам уже мало что слышит: «Я почти глух, немного улавливаю окружающие звуки. Но музыка у меня в голосе – как у Бетховена».
Он отъезжает на своем электрическом кресле-каталке под увертюру «Фиделио», весело попыхивая сигареткой. Непостижимый, невероятный, неуловимый Дэвид Хокни. А нам остается лишь смотреть на эту удаляющуюся спину в полосатом пиджаке. С восхищением и даже некоторым страхом. Его не догонишь!
