Загрузка ...
Первый пожар начинается задолго до даты отъезда. Решение вопроса «Что брать?» наталкивается на вопрос «А что вообще есть?» Вот, например, в этом шкафу, в который никто не заглядывал уже пару лет. Лучше бы и не заглядывать, иначе каждый найдет под паутиной и слоями полиэтилена пару крайне нужных в Англии крупногабаритных вещей. Но не заглядывать нельзя, надо быть эффективным, уезжая за рубеж, надо освободить квартиру под ремонт, который начнется в день отъезда. В том, что надо делать ремонт, тебя убеждает внутренний голос: «Зачем нам ремонт?» — «Так давно не делали, пусть будет красиво!» — «А зачем вообще эта квартира, если мы уезжаем?» — «Так все равно не продашь сейчас!» — «Так, а при чем тут ремонт?» — «Так говорю же, чтобы красиво было!» Внутренний голос побеждает всегда (особенно если он женский), так что ремонт будет.
Разбор вещей идет как разбор завалов после землетрясения (с той только разницей, что при разборе завалов завалы уменьшаются, а при разборе вещей — увеличиваются). В доме — эпоха чудных географических (о, оказывается здесь столько места!), этнографических (чьи это ролики в количестве восьми пар и все нам не по размеру — здесь жили гномы?), психологических (мы правда должны везти с собой две тысячи бумажных книг в эпоху айпадов? А, это создает эффект защищенности…) открытий. В результате у тебя набирается девять кубов мебели и коробок. Пианино — с одной стороны, полутораметровый мягкий тюлень — с другой, сын сидит на первом и держит второе в руках, заявляя, что НЕ БУДЕТ играть на пианино если Его Тюленя не возьмут в Лондон. Пять коробок с одеждой — в Москве остаются только полушубки и валенки, и то после жаркой дискуссии относительно лондонской погоды. Кстати, а дрель и плоскогубцы? Где дрель и плоскогубцы? Они совершенно необходимы в Лондоне (!!!!). Куда убрала?????? О, черт, опять все перегружать! А может, и не нужна дрель в Лондоне?
Второй пожар — пожар государственный. Россия — страна рачительная, заботящаяся о трудоустройстве максимального количества людей с минимальными способностями к работе. Вывоз из России «вещи вообще» (то есть чего-то совершенно ненужного никому) стоит бумажной работы, которая требует специалиста по этой работе — брокера. Работа этого брокера стоит денег, пропорциональных затратам энергии и нервов. Если на въезде в Британию таможенная очистка через брокера нужна, чтобы самим не мотаться, и стоит 70 фунтов (заняла она 15 минут, об этом ниже), то вывоз из России обошелся в 500 евро и неделю на таможенном складе.
Но есть еще вещи — «ВЕЩИ». Из России нельзя просто так вывозить «предметы культуры и искусства» старше 50 лет. 49 — легко. 51 — просто так нельзя. Это, видимо, как-то связано с климаксом, но я не врач. Если картине с вашей стены (допустим, это Миро 1971 года) 49 лет, то вы просто (ПРОСТО, ха-ха) находите эксперта Минкультуры и платите ему что-то около 20 долларов. Эксперт пишет бумажку, что вашему Миро 49 лет и он не представляет культурной ценности (прости нас, Жоан Миро!). Все — картина поехала за границу. Но если вдруг у вас картина известного в кругу вашей семьи троюродного дедушки, на которой он по недоразумению в углу написал «1969» — это конец. Бумажка эксперта (слова те же) отправляется в Минкультуры. Сотрудники Минкультуры будут: (а) решать про культурную ценность в особом порядке; (б) определять стоимость; (в) начислять пошлину на вывоз. Делают они это не торопясь — эдак месяца два. В хорошем раскладе вы получите разрешение, заплатив государству приличную сумму («Зверев? Отлично, 5000 долларов оценка». — «Помилуйте, это карандашный набросок, ему цена 100 долларов!» — «Молодой человек, вы не слышали? Это Зверев? Зверев. Вот, видите у нас в каталоге: Зверев, картина, 5000 долларов». — «Позвольте, но то же картина маслом, размер другой, год…». — «Ничего не знаем, Зверев есть Зверев»), и вывезете свои картины. Но это потому, что Звереву (или вашему троюродному дедушке) менее 100 лет.
Все, что старше 100 лет (включая прабабушку Рабиновича), из России вывозить нельзя. НЕЛЬЗЯ!!! Чугунный утюг, поломанный стул, семейную икону, кирпич из стены. Нельзя. «Почему?» — спросите вы. Нет, конечно, вы такого не спросите — тот, кто в России спрашивает «Почему?», быстро сходит с ума.
Просто обратите внимание на логику: вы владеете объектом. Вы можете его уничтожить — это ваше право. Можете топтать ногами, плевать в него, сделать его подставкой для сапог или оберткой для презервативов. Вы можете никому его не показывать никогда ни за что — на здоровье. Но забрать с собой? Низзя! Кулютюрная сенность!
Я не сомневаюсь в том, что среди моих читателей найдется немало тех, кто в праведном гневе воскликнет: «Да если ж разрешить, то всю нашу историю, всю нашу культуру, все, на чем держится наш полный гордого доверия покой, немедленно вывезут за рубеж проклятые спекулянты!» Логика эта представляется мне не столько даже неправильной, сколько невероятно грустной. Вот стоит перед нами мир. И нигде нет такого странного правила про 100 лет в обед. И не пропадает ни культура, ни история, ни покой, а, наоборот, умножается. А в России — есть, но с культурой — проблемы, историю переписывают три раза в день, а покой не снился. Да что говорить, если вы искренне уверены, что норма эта правильная, просто вспомните — 30 лет назад из страны нельзя было выехать за границу и людям, и тоже многие считали, что это обоснованно. Собака на сене — это даже более верный символ нашего менталитета, чем всадник, убивающий ни в чем не повинного дракона. Не трожь, мое, сам умучаю; так не доставайся же ты никому — чувство собственности у нас вырождено в чувство имения, с распоряжением и использованием все куда хуже.
Может быть, это плохо для предателей типа меня, а для честных граждан — хотя бы никак? Не тут-то было. От этого запрета страдают отечественные рынки искусства и антиквариата: вместо свободного потока ценностей — вялый внутренний рынок, заведомо заниженные цены на наше искусство и дополнительный экспорт капитала — коллекционеры предпочитают собирать экспонаты в своих зарубежных домах. Понятно, что Россия — нетто экспортер денег, значит, легко могла бы стать нетто импортером ценностей, но не становится — кто же повезет в страну что-то, что потом нельзя свободно вывезти и продать (Вексельберг с яйцами — исключение, остальные берегут яйца и держат их преимущественно в Европе). Сильно страдают и музеи: мало того, что они не могут свободно продавать и приобретать (как во всем мире) части своих коллекций, тем самым их улучшая, они перенаполнены экспонатами, которые не могут реализовать и не могут ни экспонировать, ни даже нормально хранить. В итоге ценные предметы культуры гибнут (гибнуть ценностям в России не запрещается, в отличие от покинуть страну; людям — тоже, хорошо хоть уезжать разрешили).
Вишенка на торте. Из России нельзя просто так вывозить музыкальные инструменты. Это загадка — почему можно вывозить мебель, но не баян? Может быть, есть риск того, что в баян нальют нефти? Я не вижу смысла в запрете вывоза даже скрипки Страдивари, тем более что Страдивари русским не был, и эта скрипка — часть культуры другой страны. Но уж баян работы братьев Балалайкиных?
В общем, купили мы десять лет назад новое пианино, причем ввезли его из-за границы. Обращаю внимание: купили мы лично, не на общественные деньги, поставили лично у себя дома, никому не показываем. Сын играет, долбит по клавишам, медленно убивает инструмент. Если я, например, приду домой пьяный и, ругая Путина, порублю пианино топором вдребезги пополам, то остатки его (после того как сын понадергает молоточков для ему одному ведомой игры) будут выброшены на свалку и сгинут бесследно. Но если я хочу вывезти это пианино за границу — э-ге-гей, предъявите бумагу, что это не культурная ценность! Где взять бумагу? В Министерстве культуры (а не в прачечной, например). А можно просто на сайте Минкульта опубликовать список марок и лет производства, которые являются культурной ценностью, а остальные выпускать? Нет, что вы! Это же было бы удобно, а мы так не играем. Делать будем так: (1) подаем заявку в Минкульт; (2) Минкульт присылает эксперта; (3) эксперту нужны ваш паспорт и заявка — три цветные копии (как будто от номера паспорта культурная ценность пианино меняется); (4) эксперт заключает с вами договор — два экземпляра на трех страницах; (4) эксперт фотографирует пианино с двух ракурсов, осматривает и подробно описывает его состояние (две страницы текста), эксперт берет 16 000 рублей; (5) эксперт берет две недели на оформление заключения о разрешении на вывоз.
***
Проклиная Минкульт, я договорился с экспертом и в назначенное время встретил ее у подъезда — «Я в этих новых домах ничего не понимаю, я вашу дверь не найду».
Она возникла из небесно-голубого авто («Сын привез, вы знаете, меня сын везде возит, он обо мне очень заботится, но автомобиль мой, цвет я выбирала, это, знаете ли, как чистое небо, я очень люблю чистоту и высь, это как у Тютчева…»).
Она когда-то была, несомненно, past perfect, в этом не может быть никаких сомнений. Она осталась прекрасна в своем черном платье и шляпке, под которой вуаль отсутствовала, но угадывалась в ментальном поле гегелевского мира идей. Она явно нарушила правила грамматики и из past perfect переместилась навсегда во future in the past, но не в present continuous, как мы все. Ее могла бы играть великая актриса прошлого, но и великая актриса не сыграла бы ее так хорошо, как играла себя она сама. Я очень быстро узнал о ней все или почти все. «Я никогда не снимаю туфли — полы для меня слишком холодны, юноша, вам этого не понять». «Лестница? Боже, у меня больные ноги! Зачем люди строят лестницы в квартирах, скажите мне, юноша? Чего им не хватает на одном этаже?» «У вас нет кошки? У меня страшная аллергия на кошек, мой дорогой! Я люблю кошек, я люблю всех, но господь, видимо, против». «Кофе? Вы хотите меня соблазнить? Мой доктор говорит, что кофе меня убьет, но когда я могла устоять перед хорошим кофе?» Она села за наше пианино так, как садятся за рояль на сцене «Метрополитен», и заиграла. Рахманинова. Потом Баха.
Неожиданно ее черты исказились гневом, она вскочила, заламывая руки, и блеснула глазами (густые сиреневые тени взлетели и вспыхнули ночным фейерверком): «Кто?! Кто играл на этом инструменте???» От неожиданности я так испугался, что сразу выдал правду. «С-сын…», —заикаясь пролепетал я, мучительно осознавая с опозданием на секунду, что Зоя Космодемьянская и Олег Кошевой сейчас презрительно кривятся и пожимают плечами в своем подпольном раю на небесах — для них я умер как человек и разведчик, без пытки сдав врагу товарища.
«Боже, что он сделал с инструментом???» — воскликнула моя фея-крестная в муке.
«Ч-что?» — поинтересовался я заискивающе. «Вы не слышите???» — «Н-нет… Я вообще глухой», — зачем-то сказал я. Я имел в виду «у меня нет слуха», но так было короче, а я не понимал, дозволено ли мне отвечать длинно. «Вы не слышите… У четвертой октавы — стеклянный звук!!! — мрачно и торжественно произнесла она. — Что он творил с пианино?»
По мне, у любого пианино стеклянный звук, и стеклянный звук ничем не хуже любого другого, но сказать это было бы равносильно нанесению ей личного оскорбления и страшной раны, поэтому я сказал что-то типа: «Ой-вей» и скорбно покачал головой. «Мне придется это записать!» — произнесла она тоном директрисы женской гимназии, записывающей в дневник старшеклассницы: «Бросала нескромные взгляды в сторону господ офицеров на приеме у губернатора».
Она записала. Она выпила кофе. Она рассказала про инструменты («Конечно. Хоффман. Бехштейн. Они только пишут «Бехштейн», но что в них осталось от Бехштейна? Что осталось, я спрашиваю. Ничего! Нет, я не возражаю, я даже скажу вам, юноша, что они делают приличные пианино, вполне приличные для господ, желающих чтобы их отпрыски барабанили по клавишам»). Она пожелала нам удачи («Так куда вы отбываете? В Англию? А я почему-то думала в Париж; вы знаете, ваша жена — эта девочка на фото — это же ваша жена? Я угадала? Да, я всегда, знаете, угадываю супругов по лицам. Так вот, ваша жена очень подходит Парижу, вы мне поверьте! Ну, в Лондон так в Лондон, в добрый путь»). А я подумал: хорошо, что мы решили везти пианино. И хорошо, что есть Россия, а в России есть Министерство культуры. Потому что, если бы не было России и Минкультуры, разве могли бы мы встретить друг друга?
***
Был, был еще и третий пожар (второй пока потушен не до конца — картины старше 50 лет все еще томятся в Минкульте), но был он настолько приземленным, что включать его в одну главу с феей роялей я не в состоянии. О «качественной доставке» вещей в Туманный Альбион будет глава «Качественная доставка» (как видите, я умею виртуозно придумывать названия глав).
Эти зарисовки называются «Лондон. Дневник новосела» и вполне соответствуют названию. Это записки о переезде и первых впечатлениях «оле хадаш» в столице Британской Империи от имени нового иммигранта и на уровне его понимания происходящего вокруг. Они ни в коем случае не претендуют ни на точность, ни на полноту, ни на достоверность описания Лондона, но всего лишь отражают увиденное, прочувствованное и пережитое в первый год с момента, когда нога автора вступила на британскую землю, впервые не сопровождаемая обратным билетом.